...Звуки просачивались сквозь вакуум, дразнили и царапали, пытаясь достучаться до сознания. До мутной пелены, покрывшей её сущность, разгрести эту ряску, которая начинала, откровенно говоря, дурно попахивать, невидимыми слабыми пальцами.
Шорохи.
Шаги.
Голоса друзей и родных. И мнимых врагов с тонкими нетерпеливыми раздраженными нотками. Жужжание пчелы, ее укусы...
Старания были тщетны.
Маринетт только хмурилась, рассеянно озираясь кругом, не узнавала [и не хотела узнавать] себя в зеркале. Закидывалась тайно снотворным, хотя это было лишним - от усталости и так бы спала на ходу... несколько месяцев назад она думала, что хуже и быть не может. Несколько месяцев назад она думала, когда из нее изгнали акуму, что теперь все будет х о р о ш о.
Черта с два.
Стоило ей прийти в себя, если это можно так назвать, поверить в свои силы... как она, наверное, оказалась попросту слишком самонадеянна. И расплата за наглость и наивность не заставила себя ждать.
Бражник отобрал серьги. Заполучил вожделенный Камень Чудес, Камень Созидания.
Это до сих пор казалось бредовым кошмарным сном, ей совершенно не хотелось верить в такое. Она обыскала свою комнату, пекарню, кабинеты в школе, хотя понимала, что это б е с п о  л е з н о.
[Она б е с п о л е з н а]
Руки, дрожащие пальцы беспомощно тянуться к мочкам ушей.
Волшебных сережек там больше нет.
От осознания этого к горлу подкатывает горький колючий ком. К глазам, широко раскрывающимся, подкатывают реки слез, и Маринетт злится и мысленно рычит на себя и бьет себя по лицу.
Чувство вины убивает и гирями висит на ногах, тянет ко дну, не дает возможности подняться ни на одно колено...
Маринетт ослабевшими пальцами трет горящее лицо и хмурится, морща нос и стискивая зубы, сопя мучительно_измученно. Алья смотрит с недоумением и неподдельным беспокойством, осторожно обнимает за плечи, что-то спрашивает, что-то предлагает... погулять, развеяться, поделиться тревогами. Дюпен-Чен лишь отмахивается, не вслушиваясь, качает головой, натянуто улыбается и неубедительно клянется в том, что все нормально.
[Ни черта нормального].
Голоса всех знакомых доносятся невнятно сквозь стеклянную броню, царапая ее со скрежетом, лица окружающих едва ли можно разглядеть сквозь нее же.
Маринетт трясет головой и старается сделать вид, что просто очень занята записыванием лекций. [Алья, не спрашивай, хватит, я не могу рассказать, о таком нельзя рассказать... ты же наверняка меня возненавидишь].
***
Запах выпечки кажется пустышкой, а раньше - вдохновлял ж и т ь. Маринетт растерянно застывает, забыв обо всем, забыв, что вообще-то надо бы переодеться полностью. Пустым взглядом смотрит за край занавески куда-то на крыши зданий.
Неделю назад она летела, беззащитная и беспомощная, напуганная и готовая потерять сознание, когда с нее сняли заветные красные серьги в черный горошек... и толкнули в грудь, едко улыбаясь, глядя в глаза. Летела спиной вниз и прикрывая глаза, с одного из высоких домов и даже не очень надеялась, что ее поймают, не дадут разбиться.
Она всяких мелких подлостей закономерно ждала от Лилы Росси. Но не этого. Не такой степени ненависти, которая позволит итальянке лисьей лапой Вольпины не просто украсть серьги Ледибаг, но и столкнуть с высоты птичьего полёта. Попытаться убить.
Нет, не просто попытаться. Убить. Убить веру в то, что Росси не настолько еще пропитала сердце завистью и злобой. Убить веру в самую себя.
Ох, это действительно ужасает порой: понять, разглядеть в глазах, прочувствовать всю силу чужой жгучей ненависти. Неужели это правда то, чего она заслуживает? Просто потому, что пыталась заставить ее прекратить жить во лжи, омкорблять ею окружающих и, главное, дорогих для Маринетт друзей?..
И как теперь ходить в коллеж? В любой момент ждать нового удара? Да, именно этого Маринетт порой ждёт. Чувствует взгляд Росси, которая сидит сзади. Там, с Натаниэлем, который как всегда задремал от скуки на уроках мадам Менделеевой. Ждет удара и физического и морального: Лила Росси все больше оплетает паутину лжи, игря в жертву и выставляя Маринетт злом, волком в овечьей шкуре. Как скоро Маринетт останется одна? Как скоро все поверят Лиле и больше никогда не поверят ей?.. Кто знает...
Она помнит лишь чересчур яркие зеленые глаза. И ей хочется плакать: они смотрели тогда с беспокойством, но не с той безумной любовью, с какой эти глаза обычно смотрели на ее геройское амплуа, наверно, слишком шокированные тем, кто носил маску его обожаемой Леди. Маринетт не имеет права слышать это обращение больше... не то, чтоб ей нужна была любовь от Нуара [потому что она просто не знала]... но ей казалось, что она подвела того, кто нуждался в Ледибаг даже больше, чем все акуматизированные и их жертвы все вместе взятые за этот год.
Она подвела всех, и город теперь в смертельной, но пока неизвестной опасности.
Зеленые глаза снились ночами. Как ей в них смотреть? Он знает, кто она. Глупая, неуклюжая девчонка, которая подвела его. Всех.
Жалкая нелепая мышь. Предательница...

\потом заменить на фандомное

например

— Папа, папа, можно я буду супергероем? — Конечно, только ешь много каши, не водись с незнакомыми мужчинами и не отвечай согласием на сомнительные предложения.

Основная проблема 21-ого века заключалась в том, что про супергероев была куча комиксов, немало мультфильмов и неплохая подборка в кинематографе, но ни один из них не отвечал на вопрос и не давал инструкцию к тому, как стать супергероем. 
Ладно, вероятно, в эту «основную» проблему еще пытался затесаться и тот факт, что исключая конвенты, фестивали и фандомные ивенты, супергероев просто не существовало. Это делало грустно, печально, и Бэтмобиль был исключительно собранным конструктором, стоящим на полке после четырнадцатого дня рождения, но никак не рабочим девайсом. И даже не то, чтобы списанным в полном соотношении с оригинала, по причине отсутствия доказанных фактов его существования. Ладно, это даже можно уточнить как полностью доказанные факты всего обратного.

Стайлз не то, чтобы грустил, скорее свято верил, и до сих пор утверждал, что супергерои существуют, и определенно прилетят их спасать, утверждал, активно жестикулировал и искренне возмущался, когда ему пытались возразить, но вообще, да, не то, чтобы сильно верил. Это как Санта Клаус и его существование – ты понимаешь, что под елку или в носок тебе кладет подарки отец, но все равно стоически защищаешь его существование, как только взрослеешь достаточно, чтобы перестать цепляться за то, что тебе семь лет и ты обалдеть какой взрослый. А в детстве поддерживаешь сказку для того, чтобы отец верил, что дарит тебе то самое чудо. В детстве в их с отцом жизнь порой пыталась затесаться отчетливая недостаточность чудес. Недостаточность чудес в крови — звучит как диагноз.

Но да, супергерои. Если приглядеться к фактам, то да, вампиры, друиды, оборотни и чистый zero в количестве знакомых или хотя бы просто существующих супергероев. Да даже суперзлодеев. Тяга Стайлза к Сверхъестественному немного утихомиривается на положительной ноте, где Скотт становится оборотнем, Бейкон Хиллс оказывается эпицентром всего непонятного, но это не отменяет еще одного трагичного факта, того самого, что несмотря на всю подборку всякой сверхъестественной фигни, лето складывалось бесконечно скучным. Будто тоже решило устроить себе каникулы, и, с одной стороны, это отличный и чудесный факт, во славу всеобщей безопасности и все такое, а с другой. С другой, Скотт смотался с Эллисон в короткое путешествие, а Стайлз откровенно скучал. Скучал и беспардонно провисал в фандомных чатах, потому что играть в приставку одному — тоже менее интересно, чем на пару с кем-то. Разумеется, он рад за Скотта, разумеется, он рад за них с Эллисон, и даже когда-нибудь смирится на все сто — в смысле он почти уже и так — что лучший друг теперь не доступен 24 на семь, а счастливый обладатель личной жизни. А Стайлз счастливый друг счастливого обладателя. В общем, не спивается с горя Стайлз чисто потому, что у него есть интернет.

В интернете как всегда происходит какая-то ересь, и Стайлз уже полчаса как выключает компьютер [просто закрыть крышку, Стайлз] и дует спать, но цепляется взглядом за объявление и цепляется еще раз. Стайлз решает протянуть руку помощи, и тянется к мышке, чтобы щелкнуть на иконку приват сообщений — едва успевает, потому что сейчас обсуждают премьеру нового фильма, и сообщение  очень быстро скатывается под скролл, который не каждый полезет читать.

Хей-хей, ты бы хотя бы штат поставил, тебе же сейчас придет тысяча предложений И ВСЕ на другом конце Америки, серьезно, это называется закон подлости.

А еще это может быть и не Америка вовсе, огромный мир, открывающийся тебе с просторов всемирной паутины. Черт, а это уже звучит как пропаганда интернет-зависимости… хотя, что поделать, если интернет, он такой и есть. Вступительное «чувак», Стайлз все-таки трет, чтобы казаться более сознательным, и пропагандирует оптимизм. А вообще, он уже показывает себя как элитного помощника, который подсказывает важные вещи. Кстати про подсказки.

И да, это чат по комиксам, серьезно, спасение мира — клевый так, но его же зафлудят за секунду.

Справедливости ради — успешно уже. Но anyways.

А в чем заключается заключается спасение мира? Возрастные ограничения?

Пальцы Стайлза сначала лезут набирать сообщение, под аккомпанемент врожденного любопытства, а уже потом включается мозг и задает закономерные вопросы. В любом случае, он еще ни на что не подписывается, просто спрашивает, просто интересно, его же не собираются вычислять по айпи и принуждать к неизвестной работе, в самом деле. А Стайлз вовсе не покупается на хэштеги еда и спасение мира. В конце концов, будь там _фастфуд _молочные_коктейли _ спасение мира — работало бы круче.

[indent] Когда всё в этом мире настроено против тебя, всё по определению идет в полной противоположности от того, на что ты рассчитываешь. И Цзинь Лин знал это слишком хорошо, каждый день на протяжении всей своей жизни ощущая ту несправедливость, которая стала его постоянной подругой, что крепко вцепилась в золотистый рукав и не спешила отпускать. Холодная хватка самой Судьбы была отвратительной. А Жулань не любил холод, от слова совсем, и потому вечное недовольство, что отпечаталось на лице юноши - привычный образ, который видит всякий, кто не заглядывает глубже. Да и какая разница, что там внутри, когда снаружи всё и так ясно, да?
[indent] «Да вы издеваетесь!» - ругается он, когда мысли заполнены полнейшим возмущением, и собственный голос звучит предательски громко, оглушая сознание и не позволяя слышать то, что говорят вокруг старшие. Цзинь Лин, способный справиться в одиночку с любой проблемой, заданием, тем более с обходом территории, по его нескромному мнению, естественно, вынужден идти в компании никого иного, как Лань Цзинъи. Те еще образцы совершенства, за которыми следовали многие кланы - как признак того идеального, что отсутствовало у всех остальных кланов. С чем бы лично он поспорил, потому что... ну разве не понятно, что истинное совершенство, словно отлитое в золоте, заключается в ордене Ланьлин Цзинь? Ладно, сейчас разговор не об этом. И из всех Ланей ему достался тот, кто не спешил молчать, следуя их же правилам, говорил, смотрел, пытался совладать с его непостоянными всплесками раздражения и, кажется, юноша сам заражался его отвратительным состоянием. Лин не любил разговаривать. Лин не любил компанию. Но больше всего он не любил собственное раздражение, от которого пальцы начинали безвольно трястись, когда он терял контроль над ситуацией.
[indent] Цзинь Лин натягивает пояс, за который закреплен лук на его груди, чувствуя, как деревянная рукоять упирается прямо в спину. Раздражен, до отвратительного скрежета зубов, и это прекрасно выдают его пальцы, что нервно крутят в руках шнурок, не найдя себе лучшего занятия. Грубая кожа на кончиках пальцев от частой стрельбы с луком перестала быть чувствительной, поэтому это не вызывало дискомфорта. Но внутреннее возмущение возрастало.
[indent] За небольшой деревушкой, находящейся южнее Гу Су, начали пропадать местные жители. Уходя в лесную чащу, по единственной дороге, что была и входом, и выходом из небольшого поселения, люди перестали возвращаться. Всё списывалось на злых духов, что затягивали путников вглубь леса. Но стоило заклинателям оказаться на месте, как не было найдено совершенно... ничего. Не было ни духовной энергии, ни тел, ни того, кто мог быть причастен ко всему этому. Пусто. Словно тот, кто исполнял свой приговор, был умнее привычных тварей, что забирают людские жизни. И сейчас были сформированы группы, чтобы найти зацепки. И он недовольно выдыхает, когда понимает, что поиски ни к чему не приводят, юноша смотрит по сторонам, изучает территорию, пытается сосредоточиться, но то и дело отвлекается на белое ханьфу, так выделяющее безупречные черты ордена Лань.
[indent] Сколько раз ему повторить, что ему гораздо комфортнее быть одному, чтобы Цзинъи поступил благоразумно и оставил его наедине с самим собой? Дело в том, что работа в команде - как неизведанная граница, через которую он категорически отказывался ступать. Просто потому, что его воспитали так... он сам должен добиться успеха, не полагаясь ни на кого, ведь мир жесток и, как твердил ему дядя, он может доверять только себе. У него есть только он сам, порой и близкие люди могут предать, а иногда их просто не окажется рядом, потому ему не стоит надеется, что кто-либо поможет. Есть только так знакомое ему - «я», всё остальное не имеет значения. Его слова, которые он повторял из раза в раз, навсегда отпечатались в голове и даже сейчас строгий голос мельком воспроизводится в голове и оглушающее - «Цзинь Лин!»- заставляет остановиться, выпрямив спину, натянув, словно тетиву лука. Ему не показалось...?
[indent] Ни дядя. Ни его собственные мысли. Ни тем более что-то постороннее. Но отчего собственная интуиция, которая никогда не подводила, переняла на себя манеру речи его дяди, его голос, тон. Готов поспорить на всё, что у него есть, что позади него только что был Цзян Чэн, и юноша буквально кожей ощутил импульс от ударов молний его Цзыдяня. Даже на расстоянии, да что там - в воспоминании - он вызывает необходимые эмоции, от которых по коже разбежались мурашки, не давая забыть, что ему нельзя ударить в грязь лицом, и тут же приказывает сам себе - «Соберись же!».
[indent] «Цзинь Лин!» - повторилось, снова и это заставило остановиться. И в этот раз со стороны небольшой поляны, что выделялась из лесных деревьев, кажется, в ночной темноте что-то сверкнуло. Или ему показалось?
[indent] - Какого...?! - но не успел он договорить, привлечь внимание или крикнуть Ланю, чтобы тот обернулся, потому что это "что-то, что сверкнуло в темноте", было от него по правую сторону. Рука Лина машинально ложиться на деревянную основу лука, и он мгновенно вытягивает его из-за спины, касаясь пальцами стрелы позади себя, но резкий выброс чего-то наподобие тумана, полностью застелил глаза. Не видит, совершенно ничего, у этого тумана слишком плотная структура. И вовремя соображает закрыть нос и рот рукавом ханьфу, ругая себя за то, что не успел вдохнуть полной грудью до того, как воздух вокруг словно был выкачан и заменен всем этим. А свободная рука, в которой еще был лук, крепче сжалась на деревянной рукояти, потому что стрелять одной рукой... он что похож на шута, что даже будет пытаться справиться с этой задачей? Нет. А потому оружие в ту же секунду возвращается на место, когда он касается меча, что аккуратно сложен в ножнах на его поясе и пытается выцепить взглядом Цзинъи, но... безуспешно.
[indent] Лин отпрыгивает в сторону, оказываясь вне этой дымки, пытаясь найти напарника, ну или хотя бы того кто стал причиной это тумана. Делает глубокий вдох, прокашлявшись от спертого воздуха в легких, чтобы вернуть себе привычный голос, и крикнуть, привлекая внимание.
[indent] - Цзинъи, ты где там прохлаждаешься?! - Лань был ближе к месту, откуда произошел выброс, не удивительно, если успел сделать вдох неизвестного вещества. Особо рассчитывать на то, что это что-то безобидное, не стоит, от этого не было бы этого хрипа в голосе, кашля, от которого разъедало горло. Но стоит только заметить белоснежное ханьфу в самом центре тумана, как он снова делает вдох, глубокий, во все легкие, чтобы вновь вступить в неизвестность, и задерживает дыхание. Его рука касается Цзинъи за локоть, в попытке вытянуть того, но даже резкое и грубое прикосновение к его руке не срабатывает, и Лин мысленно ругается, потому что у них нет времени на все эти капризы с прикосновениями, которые для ордена Лань кажутся вопиющим нарушением личного пространства. Ни время, ни место, тем более ни единого повода, чтобы строить из себя неженок, - «Ну же! Чего застыл?» - ...или дело в чем-то другом?

затерялся след, выдохлась погоня, падает рассвет в раскрытые ладони
свет покоряет тьму, сердце спасает голову - это конец всему или начало нового
x x x x x x x x x x x x x x x x x
      закрываю глаза: и снова вижу его. в той снежной буре, в той схватке совершенно ненужной схватке между живым и мертвым. снова и снова вижу, как он падает [ощущаю, как земля под ногами содрогается], жизнью оставленный, на проклятый лед этого древнего озера. и все внутри обрывается с последним ударом сердца. снова вспоминаю, как хрустит замершая вода и забирает его величественное тело навсегда, в секунды скрывая его от меня. сделаю вдох: а на языке и губах будто чувствуется привкус горячей драконьей крови, ливнем хлынувшей из его раны и окропившей все, что только можно было. я от крови дракона: твердила столько раз, гордилась тем, что проходила сквозь пламя яростное невредимое, что возродила драконов, что дала им жизнь // и впервые почувствовала эту самую драгоценную кровь практически на вкус. одеяния остались светлыми, да вот только сознание тонуло в той алой жидкости, что расплескалась там. закрою лицо руками: и слышу тот последний его вдох, чувствую жар его последнего огненного выдоха. огонь не может убить дракона, а вот лед, как оказалось, может. дыхание становится все тяжелее, то и дело заходясь истерикой где-то под ребрами; руки впервые дрожат и вовсе не от холода, а от собственного бессилия. вся моя сила была в трех драконах, и одного я не смогла уберечь. не смогла уберечь своего ребенка [одного из своих детей, которые могут быть у меня в этой жизни], не смогла. закричать бы в этот невыносимый холод со всей силы, дать волю слезам горьким, оплакать часть своей души, которую убил король ночи. да вот только я дейенерис бурерожденная из дома таргариенов, именуемая первой, неопалимая, королева миэрина, королева андалов, ройнар и первых людей, кхалиси дотракийского моря, разбивающая оковы и матерь драконов: кто сказал, что у меня есть право демонстрировать всем свою боль? что дозволено простым смертным, совершенно непозволительно королеве. драконьей королеве.
   
      слышу, как дрогон и рейгаль парят над стеной, над замком: слышу их крики в небесах, исполненные великой тоской и потерей. сердце разрывается от этих звуков: мне вырвали кусок и оставили кровоточащую рану в груди. люди и драконы, быть может, разные слишком: и говорят, что драконы во много раз умнее любого человека. только перед лицом скорби и смерти мы равны: мы переживаем это одинаково. я снова поднимусь на стену, сопровождаемая мормонтом, который не задает мне лишних вопросов, не интересуется о том, что я чувствую; он слишком хорошо меня знает – и я ему благодарна за такое его поведение рядом со мной. лишь только изредка просит вернуться в замок, поближе к теплу камина; свою заботу и жажду защитить меня от всего он никогда не растеряет даже перед лицом смерти. а мне же хочется остаться подольше здесь, чтобы устремить свой взгляд в ту пустоту, что сожрала визериона: глазами смотрю туда, где небо сходится с землей, будто бы продлевая призрачную возможность, глупую надежду на то, что так сохраню еще его немного дольше в своем сердце. живым. ледяной ветер пронизывает до костей, пытаясь затушить жар в венах. услышу рог у подножия стены, услышу крики дозорных и брошусь к краю площадки, цепляясь за сира джораха и смотрю вниз: всадник на коне, так рьяно стремящийся пройти сквозь огромную толщу льда и камня. внутри содрогается все от единственной верной догадки: джон сноу. единственный, кто мог прийти с той стороны, единственный живой. не успеваю порадоваться его возвращению: доли секунды хватает, чтобы все изменилось. внутри собственная боль отбивает лишь один такт, одни слова, один вывод: это всего его вина. это он виноват, - шепчет рассудок, пока спускаюсь вниз. ради него сорвалась с драконами с драконьего камня, - твердит каждая мысль. он промедлил, он заставил задержаться там, из-за него погиб визерион, - вопила скорбь, пронзающая изнутри куда сильнее любого клинка из валирийской стали. перебираю ногами все быстрее и быстрее, практически спускаясь на бег. дышу через раз и боюсь растерять то, чем ведома в это мгновение: лучше бы он остался под тем льдом.
   
      бежим из этого проклятого места: корабль, мирно покачивающийся на волнах у самого края стены, ждал своих пассажиров, ждал ветра, что нагонялся бы крыльями драконьими и подгонял в более безопасные места. если такие еще остались в этом мире, что представился мне сегодня с совершенно иной стороны. оказываюсь в каюте, куда помещают едва живого короля севера: он больше похож на огромный кусок льда, лишь изредка дышащий. слышу хруст замерзшей/примерзшей к телу одежды и доспехов, что спешат с него снять, чтобы не позволить замерзнуть насмерть. вижу огромные шрамы в области сердца: и в голове сразу слова сира давоса о том, что он получил клинок в сердце за своих людей. и мои прежние попытки разгадать смысл этого преувеличения_ красивого оборота речи; и их нелепые отговорки о буйстве фантазии. это странное ощущение непонимания и… жалости? сглатываю этот кусок эмоций, проталкиваю его как можно дальше, чтобы не дать себе неприемлемую слабину. прошу уйти всех, давая жестом понять, что сама останусь здесь: останусь и буду ходить из угла в угол, обуреваемая явно противоположными желаниями. убить его и позаботиться, не дать умереть от холода. слышу дыхание его, судорожное_ рваное, что прерывает абсолютную тишину этого места. пугающую тишину. сяду на край постели, закрою глаза, позволяя своему кошмару снова захватить меня с головой: и чувствую горячие слезы по холодным щекам. пока никто не видит, пока никого нет.
   
      едва ощутимое шевеление рядом: убивающий холод обошел тебя стороной, позволяя вернуться к нам. и сердце в груди забьется намного быстрее, чем ему бы следовало. устремлю взгляд свой затуманенный на тебя, мужчину, что приходящего в сознание и вглядывающегося в окружающие тебя силуэты. здесь только я: никто не посмел зайти сюда и нарушить это странное уединение. поднимусь на ноги, отходя подальше: уж прости меня за то, что не готова радостно хватать тебя за руку и радоваться твоему пробуждению. слышу твой голос рваный, слышу твои слова извинения, которые не в силах принять. – он был моим ребенком: других в моей жизни не будет. и я его потеряла, из-за тебя, джон сноу, - каждое слово с холодной отстраненностью. не только мне пламенем пылать, вселяя страхи в людские души. не смотри на меня так удивленно, так непонимающе. я не собиралась просить у тебя прощения за то, что оставила там, позволив мертвецам затащить тебя под воду. я спасала других, я делала то, что должна была. – я видела короля ночи, я видела, как он убил его, я слышала, как другое ледяное копье пролетело совсем рядом с нами, я… я не жалею, что сорвалась с драконьего камня, чтобы спасти тебя и остальных: теперь я видела все, теперь я верю в это, но если бы ты не стал геройствовать и сразу бы забрался на дрогона – я бы вернулась с тремя драконами из-за стены! – мой голос дрожит, мне все сложнее и сложнее справляться с эмоциями. слишком сложно сопротивляться тому, что естественно и правильно в этой ужасной ситуации. – мертвец был схвачен, зачем, просто зачем ты предпочел остаться там! ты безрассуден, ты думаешь только о себе, как тебе доверять? – я так хотела обрести в тебе союзника, но сейчас – клянусь всеми богами! – я вижу в тебе врага. ты сделал меня слабой: и не только потому, что лишил меня его. я уже представляю, с каким самодовольством разнесут мои враги весть о гибели одного из драконов [серсея и без того смакует то, что ее прихвостням удалось ранить дрогона] // и о том, что заставило их мать броситься в самое опасное место в этом мире.

---

Стоп игра и будь что будет - победителей не судят.
Боль моя - вулкан остывший, ты теперь мой новый бывший.
Стоп игра и будь что будет - победителей не судят.
Боль моя - вулкан остывший, ты теперь мой новый бывший.

---

[indent] стив приучал себя - з а б ы в а т ь; а после ночами выл в подушку раненным зверем, размазывая слезы стылые, горькие по щекам, прижимался к баки по утрам - уже выхолощенный, опустошенный - истерзавший себя в клочья, сворачиваясь в клубок, дрожа от осознания, что брок мертв // что его муж умер и уже не будет... ничего не будет. стив приучал себя - н е в е р и т ь; а после накатывали вихрями // цунами // вспышками на солнце // бликами ярчайшими, что резали // били по глазам - в о с п о м и н а н и я о сильных мозолистых шершавых ладонях, что так часто путались в волосах его на загривке; о запахе парфюма с ноткой цитрусовых; о шепоте хриплого голоса надрывном на выдохе; об улыбках, что только для него // ему были предназначены; о вечерах вдвоем, когда они лежа на диване смотрели какую-нибудь очередную франшизу, посоветованную стиву друзьями-мстителями, о ленивых поцелуях; о спорах,завсегда переходящих сначала в ссору, а после в примирительный секс. о тех двух годах - когда он был впервые за всю свою жизнь полноценно // полноправно // бесконечно счастлив. о тех двух годах, в которых он позволил себе жить на полную, отпустить в кое-то веки вину свою за смерть баки, отпустить даже само чувство свое первое, нежное, ранимо-трогательное к лучшему другу. о тех двух годах, в которых он знал, что нашел свой дом в этом веке для него прежде чуждом. он был с ч а с т л и в. он был в л ю б л е н. с броком // в брока.

[indent] стив приучал себя - ж и т ь. словно заново учился ходить, дышать, чувствовать. сосредотачиваться на крохотных повседневных задачах: проснуться, принять душ, разобрать почту на ноутбуке, поесть, отправиться снова на поиски баки, съездить на базу к наташе и остальным. стив заставлял себя делать то, что должно. стив по инерции снова и снова становился капитаном, больше не пытаясь обнажить нежное нутро даже перед друзьями. особенно, наверное, перед ними. потому, что вынести молчаливое понимание наташи или еще хуже сочувствие сэма было просто ему не под силу. и даже баки... его баки - ж и в о й. найденный, спасенный {пусть именно в этом самом спасении и не нуждающийся} не спасал от этой треклятой депрессивной меланхолии. не до конца. у баки и своих проблем было предостаточно и стив, какое-то время сосредотачивался именно на них. рыскал по всему свету, покуда баки заморозился в поисках доказательной базы для снятия обвинения с сержанта "воющих коммандос" всех обвинений, для реабилитации, для признания его военнопленным, подвергавшимся пыткам. договаривался, изворачивался, боялся натолкнуться на тони и привести хвост в ваканду, то и дело спасал со вдовой и соколом мир от второсортных террористов, которые сыпались на планету, как из рога изобилия после зоковийского договора, отрезавшего подписавших его мстителей от таких вот полулегальных миссий.

[indent] это уже после... когда все было готово, когда оставалось только дать делу ход {стив все еще подбирает адвокатов, едь положиться в этом деле на штат юридического отдела "старк индастриз" не получится} // когда шури вычистила из головы баки все остаточные триггеры и коды зимнего солдата... стив дал себе слабину. потому, что с баки было можно. потому, что стив отчего-то был уверен в том, что возлюбленный его не осудит, не пожалеет, но даст ему - стиву - именно то, в чем он отчаянно нуждался все это время возможность отпустить себя. и стив изливался слезами, оплакивал и брока, и их любовь, которая то и дело казалась ему лишь фальшью, и собственную слепоту да наивность, суженность, ограниченность, зашоренность, слепоту. в руках баки можно было сколько угодно - быть слабым, глупым, быть тем самым стиви из бруклина, чье сердце оказалось разбитым вдребезги. с баки можно было размазывать слезы по щекам, с баки можно было ночами напролет предаваться эскизе.

[indent] вот только баки остался в ваканде {он устал от бесконечной войны, что самому стиву заменила жизнь и роджерс не мог его в этом винить} // вот только брок оказался ж и в ы м. испещренным шрамами бугрящимися по некогда лощенной смуглой коже. он не может не улыбнуться, слыша привычное ворчание мужа - что ж... стоит признать, что помимо рамлоу и барнса за тем, чтобы роджерс хоть иногда питался следить было всегда некому. сам стив вспоминал на миссиях о том, что он голоден безбожно крайно редко, живя привычно, как шутили всегда мстители на одном только заряде патриотизма {которого было в последнее время неоправданно мало - стив устал быть тем, кого хотело всегда, еще с середины сороковых видеть в нем государство и правительство и да и не был он больше капитаном америка - больше нет}. - мой желудок и не такое переваривал, - привычно бурчит в ответ он, словно это всего-то навсего обычный день, словно они просто встретились дома после очередной изнурительной миссии; словно не было этих двух лет в разлуке. на какой-то краткий миг, удар сердечной мышцы - стив с ч а с т л и в лишь этим.

[indent] он видит одежду, сложенную на стуле. новую, козыряющую бирками магазинными. купленную для него. словно его здесь ждали. словно он был все это время нужен и судорожно глотает воздух, когда протягивает руку и пробегается пальцами по тонкому хлопку кончиками пальцев - он всегда ненавидел синтетику и брок прекрасно это знавший, хмыкал зачастую о том, что на покупке для стива вещей они разорятся. надевает и футболку и штаны, оставляя их на бедрах - привычно. садится за стол и складывает руки пред собою в замок, предпочитая на чужой (?) территории по правилам хозяйским. хотя это тоже из общего прошлого очередное напоминание. даже, если они были разругавшиеся вдрызг, но им удавалось ужинать {обедать // завтракать} вместе - они всегда оставляли проблемы за пределами кухонной зоны ровно до того, как в четыре руки не перемывали всю посуду - стив ненавидел посудомойки и брок ему и в таких мелочах вот тоже потворствовал. он дергает уголком губ, когда брок обрывает себя, переводя, не договаривая и это тоже б о л ь н о. а ведь, еще неделю назад, когда он обессиленный очередным кошмаром, засыпать себе позволял в тисках объятий баки, он почти что поверил, что смог... что пережил это... что научился о т п у с к а т ь. что ж... нет. не смог. он кивает в знак согласия и на вино и на отсрочку объяснений, которые они друг другу задолжали. уж полчаса на спокойный полуночный ужин // завтрак они найти могут.

[indent] стив поднимается первым, когда опустошает тарелку, и почти что утоляет голод {какова насмешка ведь с броком он всегда был голоден - до секса, до нежности, до простой человеческой близости - с рамлоу он готов был даже просто молчать, лишь бы рядом // лишь бы вместе}, собирает тарелки и отходит к раковине, привычными, отработанными жестами начинает мыть посуду {кто готовил - тот не моет! - это тоже очередное их не гласное правило - их д о м а} и подает тарелки чистые броку, чтоб тот вытирал. привычные манипуляции. словно они у себя в таунхаусе {запертом на ключ, покрытом пылью, в который стив так и не смог вернуться} // да кухня и вправду словно оттуда - и гарнитур тяжеловесный цельного дерева и расположение шкафчиков и чертовы парные чашки, что притащил им как-то роллинз на очередные посиделки совместные за пивом да бейсболом.

[indent] он не оборачивается на брока, когда вручает ему последнюю тарелку. просто подхватывает полотенце с крючка и проворачивает ткань мягкую на каждом пальце своем, вытирая руки, а после подхватывает вино свое в бокале плещущееся {кроваво красное, а ведь они с броком всегда спорили по этому поводу, стив любил белое, даже под мясо в противоречие всем правилам и догмам, словно хотя бы в таких вот мелочах потворствуя своим слабостям} и возвращается в гостиную, наполненную фотографиями и его собственными набросками, за которыми так и не смог вернуться в их дом. а брок вот, видимо, смог. - ты же понимаешь, что нам придется поговорить о прошлом, - фыркает он, слыша шаги мужа позади себя. - обо всем. - режет наживую без анестезии, чтоб наверняка.

Если бы мне попался на глаза настоящий монстр или призрак, я убежала бы куда глаза глядят и больше не стала бы раскрывать тайны. Хорошо, что их не существует, – усмехается Велма, читая в газете статью об их «Мистической корпорации», об их успехах в расследовании тайн. Упоминаются их самые первые дела, но уделяют внимание и последним. Девушке приятно, что их усилия не пропадают даром. В доме Велмы даже есть помещение, где собраны костюмы некоторых монстров, которых ребятам удалось поймать. Такой небольшой своеобразный музей. Помнится, даже тут им нашлось что расследовать: костюмы оказались сделаны на одной фабрике, что не могло не заинтересовать друзей.
И в этот раз Динкли докажет, что сверхъестественных сил не существует. На прошлой неделе она вычитала в газете про «приведение белой леди». Судя по всему, оно не причиняет беспокойство людям, однако его присутствие в местности тревожит. Если привидение не делает ничего плохого, то почему от него хотят избавиться? – размышляет Велма и несколько секунд спустя понимает, о чём она только что подумала. Так, нет, там нет никакого привидения. Жителям просто показалось. Или это преступники пытаются так ненавязчиво их отпугнуть от чего-то, – девушка быстро себя поправляет.
К счастью, небольшой городок, в котором обосновалось привидение белой леди, находится неподалёку от её родного Кулсвиля, поэтому Динкли не нужно дёргать Фреда для того, чтобы он отвёз её к месту назначения; фургончик тайн без его разрешения она брать не смеет. Ребята уже привыкли, что периодически Велма сама ездит на расследования. Шэгги и Скуби даже благодарны за то, что девушка не тащит их за собой, что они могут спокойно уплетать сделанные по какому-то их собственному рецепту бутерброды.
Когда Велма прибывает в город, она в первую очередь спрашивает местных жителей о привидении. Слышит она одно и то же в ответ – беспокоить оно их не беспокоит, но его присутствие здесь им не нравится. Появилось привидение здесь не так уж давно; поговаривают, девушка дворянских кровей, переехавшая сюда из Великобритании, покончила жизнь самоубийством из-за неразделённой любви. Динкли только хмыкает в ответ... конечно, когда этого уже никто не слышит и не видит. Не хватало ещё нажить каких-нибудь врагов, люди сейчас очень вспыльчивые.
Дом, в котором обитает привидение, выглядит не очень-то приветливо; скорее всего, Велме просто не нравится его архитектура. Внутри она обнаруживает нечто странное – всё чисто, всё убрано, как будто здесь всё-таки живёт какой-то человек. Но жители уверяли, что дом давно заброшен. Странно. Скорее всего, это преступники, – размышляет девушка, когда мимо неё пролетает что-то непонятное. Велма отпрыгивает в сторону и пытается рассмотреть, кто или что это было, однако незваного гостя уже и след простыл.
Ей страшно. Не каждый день неизвестные существа не оставляют за собой следов. Динкли пытается перевести дух, успокоить своё сердце, убедить себя, что пугаться нечего, что это всего лишь преступники пытаются её спугнуть – безуспешно. Наверно, даже хорошо, что она с собой не стала никого брать; ей пришлось бы подавать пример смелости, будь с ней рядом, например, Шэгги и Скуби. А у неё с собой и коробки со скуби-снэками нет.
Спустя некоторое время Велма всё-таки успокаивается и двигается в сторону комнаты, куда пролетело так напугавшее её существо. Открывая дверь, она видит кухню, но здесь уже никого нет. В холодильнике, как ни странно, она находит продукты питания; вот ребята бы обрадовались, – слегка улыбается девушка. У неё нет привычки есть что-либо в незнакомом месте, однако сейчас она проголодалась... так что почему бы и нет? С Шэгги и Скуби же ничего не случалось. А после перекуса она вернётся к расследованию. Динкли берёт пару вкусняшек из холодильника и садится за стол с газетой, надеясь найти больше информации о привидении белой леди.

- Вот и кончилась наша дружба, да?
- От тебя всегда было слишком много беспокойства. Сам знаешь.

"Ты прав, Цзинь Гуанъяо, я знаю. Я всегда был для тебя "слишком". Слишком шумным, слишком прямолинейным, слишком скорым на расправу. С твоей любовью к интригам и подпольным играм это было чересчур. Такой человек как я всегда рядом - я бросал на тебя тень, это вызывало ненужные вопросы, да? Все больше ненужных вопросов, которые стали совсем неудобными, когда новый глава клана вступил в права".
Они выросли вместе - он и ублюдок Цзинь Гуань Шаня, они знали друг о друге такое, что не доверят даже матери, даже родному брату. Тот был старше, он - совсем сопляк, но они стали ближе братьев, вместе они были сильнее, чем по одному. Он уже тогда был ранимым, этот Яо, ранимым и злопамятным, и Сюэ Ян смеялся, глядя как он вздрагивает на каждый презрительный оклик. "Сын шлюхи" - тоже мне оскорбление. Шлюха-мать, по крайней мере, не давала сыну голодать. Ему до их знакомства приходилось добывать пропитание самостоятельно. И все же иногда, когда какой-нибудь придурок зарывался особенно сильно, Сюэ Ян помогал прикрыть ему рот. Не из сострадания, разумеется, просто такая шваль должна знать свое место. Стали ли они после этого друзьями? Несомненно. Доверял ли Сюэ Ян Цзинь Гуанъяо? Ни одного мгновения.
"Я всегда знал, что однажды это случится". И он опять оказался прав. В день, когда Цзинь Гуань Шань испустил дух, годы их дружбы растеряли свой вес, потому что на другой чаше весов оказался целый Орден. Мэн Яо, сын шлюхи, мог позволить себе дружить с безродным бродяжкой, но Цзинь Гуанъяо, глава Лань Лин Цзинь не должен порочить себя связями с убийцей. Так просто, что даже смешно.
Он и смеялся - когда получил приглашение на тайную встречу с тем, кто уже давно встреч с ним не искал. Он был готов ко всему, когда слушал вкрадчивые вежливые объяснения "ты же понимаешь, теперь нас не должны видеть вместе", но все же не ожидал, что Яо так быстро достанет меч. Вот значит как? Решил избавиться раз и навсегда?
Можно было предположить и это. Новый Глава Лань Лин Цзинь не из тех, кто делает лишь полдела в надежде, что сойдет и так - определенно, Сюэ Ян мог бы догадаться. И то, что несмотря на всю свою недоверчивость оказался слишком наивен, тоже было смешно.
"Ты сделал выбор. Теперь волнуйся, как бы тебе об этом не пожалеть".
Беспечность стоила ему раны в боку - не смертельной, но глубокой и весьма болезненной. Преследовать его Яо не стал: Сюэ Ян не обольщался на этот счет. Тот не давал уйти, просто понимал, что на улицах города давно уже ему не соперник, тем более вид Главы, преследующего какого-то бродягу посеял бы много слухов. А может, он просто надеялся, что рана окажется достаточно серьезной, чтобы Сюэ Ян сдох где-нибудь под забором, как прочили ему в детстве озлобленные торговцы. Что ж, если так, он надеялся зря.
Сюэ Ян не просто скрылся и пережил ту ночь. К рассвету он точно знал, куда пойдет.

Легендарный Безночный город оказался не таким уж прекрасным, как о нем распевали в балладах, и дело было не в том, что сейчас тот переживал далеко не свой расцвет. Красота, какой бы совершенной она ни была, всегда теряла вблизи свой блеск. Красавицы оказывались тщательно нарумяненными дурнушками, живописные пейзажи - слякотными болотами или пыльной степью, а прекрасные города оборачивались вонючими подворотнями и угрюмыми жителями, бросающими на тебя косые взгляды из-за каждого угла. Хорошо, если только взгляды.
О, у них был повод для такой подозрительности. Чужак с мечом в окровавленной одежде - он раздел какого-то неудачника по дороге и перевязал рану, но жара и усталость делали свое дело - и на новом одеянии медленно, но верно проступало кровавое пятно. Люди пялились - он прикрикнул пару раз на особенно глазастых, а потом зажал в уголок какого-то мальчишку и в деталях расспросил, куда идти. Впрочем, найти дорогу оказалось не так уж и сложно. Вэнь Жохань даже после падения клана не сильно страдал от лишений. Пострадала разве что его гордость, подумал Сюэ Ян, беззастенчиво озираясь в чистых высоких стенах.
- Простите, кто вы сказали, хочет его видеть? - вежливо, но с плохо скрываемой настороженностью уточнил слуга, даже забыв поклониться.
Кажется, ему трудно было поверить, что кто-то может быть настолько смелым или настолько безумным, чтобы так представляться. Сюэ Ян широко улыбнулся и расправил плечи, несмотря на острую боль в боку.
- Приглашенный ученик Ордена Лань Лин Цзинь, - повторил он очень отчетливо.

будет добавлен в процессе написания

Меркуцио всегда жил сегодняшним днём, никогда не зацикливаясь на прошлом, не думая о будущем. Проснулся утром живым – отлично, значит, ещё один день можно наслаждаться жизнью, забыв обо всех проблемах, гулять с друзьями по городу, посылать воздушные поцелуи встречным девушкам. А если по пути встретится кто-нибудь из сторонников Капулетти, то всегда можно попытаться нарваться на драку. После этого Бенволио на некоторое время перестанет разговаривать с племянником герцога, но он не умеет долго сердиться – быстро прощает и просит больше не повторять такого. И на следующий день этот сценарий всё равно повторялся.
Меркуцио никогда не боялся смерти; загадочная дама, она приходит, когда ей пожелается, и если она выбрала тебя своей жертвой – ты не сможешь пойти против её желания. Делла Скала часто играл со смертью, ведь в захлебнувшейся ненавистью Вероне сделать это проще всего. Однако он никогда не искал её; если бы он мог увеличить количество часов в сутках, дней в неделе, месяцев в году, чтобы как можно дольше получать удовольствие от жизни... вряд ли кто-то любил жизнь так, как любил её Меркуцио.
Когда начались тайные встречи с Тибальтом, Меркуцио стал мечтать о бесконечных ночах, чтобы как можно меньше расставаться с любимым человеком. Но утро неизменно наступало, и молодой человек вновь вылезал из окна комнаты Тибальта, спускался по верёвочной лестнице, бросая тоскливый взгляд вслед. Чем он лучше Ромео, чей разум часто затуманен влюблённостью то в одну девушку, то в другую? Молодой человек продолжал говорить своим друзьям, что любовь – это полная чепуха, хотя на деле он словно пьян от неё.
И в тот момент, когда Меркуцио хочется жить больше всего, его жизнь внезапно обрывается.

***
Он обещает, клянется Тибальту прийти сегодня вечером, как только закончит бесчинствовать со своими друзьями Монтекки. Ему мало этого короткого поцелуя, но голоса Бенволио и Ромео приближаются, зовут племянника герцога. Меркуцио жаль покидать этот укромный уголок; напоследок он посылает воздушный поцелуй своему кошачьему царю и с хохотом бежит к Монтекки, несмотря на то, что смеяться совсем и не хочется – а иначе беспокоящиеся друзья замучают вопросами. Он не говорит им о своём чувстве тревоги, надеется, что прогулка и весёлые торжества в таверне развеют его тоску, и всё же, всё же...
После застолья в таверне почти трезвым Меркуцио отправляется к дому Капулетти. В час ночной людей на улице практически нет, однако ему не нужны случайные свидетели – он держится поближе к стенам, постоянно куда-то сворачивает, петляет. И эта осторожность играет с ним злую шутку. Один из проклятых сторонников Капулетти возникает словно из ниоткуда из одной из множества подворотен Вероны и вонзает кинжал прямо в живот Скалигера.
Меркуцио видит застывшее в ужасе лицо врага, кинжал с гербом Капулетти падает на каменную мостовую, когда убийца ретируется – нет, тот не хотел нападать на племянника герцога, опознался. Должно быть, ослеп от моей красоты, – криво улыбается молодой человек, падая на колени от боли, безуспешно пытаясь остановить кровь из раны. Меркуцио так хочется жить, что он находит в себе силы ползти до более людного места, где его заметят и окажут помощь... или добьют. Слабак, даже прикончить как следует не смог, сбежал... Будь на его месте Тибальт, он бы убил меня так быстро, что я даже не заметил бы этого. Делла Скала действительно предпочёл бы умереть от руки кошачьего царя; смерть из-за какого-то неизвестного Капулетти кажется ему недостойной.
Силы раненого не бесконечны, и, в конце концов, он изнемогает и ложится на камни. Холодно, неудобно, больно... но не страшно. Обидно. Обидно, что его жизнь закончится вот так скучно. Меркуцио ждал смерти на дуэли, в окружении толпы народа, которую он бы потряс своим представлением, своим финальным монологом; они надолго запомнили бы этот день.
– Ромео?... Бенволио?... Тибальт?... – шепчет Меркуцио, но никого из них нет рядом в последние часы его жизни. Этот путь ему придётся пройти в полном одиночестве. Перед тем, как глаза молодого человека закрываются, ему кажется, что он видит королеву Маб, склонившуюся над ним. Она что-то тихо говорит своему поэту, однако он уже ничего не слышит.

***
Меркуцио не знает, сколько времени он провёл без сознания, но когда он открывает глаза, то обнаруживает себя в знакомом месте – это комната Тибальта. Капулетти притащили меня в свой дом? Сколько герцог им заплатил за это? Молодой человек больше не чувствует боли, он чувствует себя лёгким как пёрышко, как будто больше нет неподъёмной ноши на его спине. Он прикладывает ладонь к месту ранения – ни раны, ни крови. Хмурится, пытается вспомнить произошедшее. Подходит к окну.
Перед ним – пустынные улицы Вероны, ни единой живой души здесь нет. Такого не может быть, ведь перед особняком Капулетти всегда проходят горожане – кто-то спешит по своим делам, кто-то любуется домом и тихонько завидует. Даже издалека обычно слышен шум с рынка, но здесь – угнетающая тишина. И Меркуцио вспоминает.
Он умирал на холодной каменной мостовой, и некому ему было помочь. Он умирал в полном одиночестве, желая жить, мечтая видеть своих друзей, мечтая поцеловать Тибальта на прощание и отдать ему свой серебряный крестик на память. Он умирал, а королева Маб что-то ему говорила; теперь он никогда не узнает, что же она сказала.
Из горла Меркуцио вырывается смех, но не безумный, которым он заливался в присутствии своих друзей или пытался разозлить Тибальта. Это горький смех вместе со слезами – делла Скала не помнит, когда в последний раз плакал. Почему ему не дали исчезнуть окончательно, раствориться в темноте, как будто его никогда и не существовало?
В комнате – множество зеркал, и молодой человек заглядывает в одно из них; интересно, он выглядит как призрак или, может, его кожа стала мертвенно-бледной? Может, он похож на ходячий труп? Нет, ничего такого – в зеркале Меркуцио отражается таким, каким он был в жизни, всё в том же фиолетовом наряде и с огромными дырами в рукавах рубашки. Он крутится то так, то сяк, рассматривая себя, но недолго – вскоре в зеркале появляется Тибальт. Вот уж кто точно похож на труп, – смеётся про себя делла Скала, но сердце сжимается в отчаянии. Оборачивается – никого. А в зеркале – вот он, Тибальт, стоит с кувшином в руках. Меркуцио пытается дотянуться до своего кошачьего царя, но проклятое стекло не даёт ему этого сделать.
Звук разбившегося кувшина застаёт Меркуцио врасплох; Тибальт смотрит прямо на него в зеркало, и молодой человек понимает, что Капулетти видит его. Скалигер пытается беспечно улыбаться, как он это часто делал в компании возлюбленного, но улыбка выходит какой-то неестественной.
– Тибальт, – негромко зовёт Меркуцио, – подойди поближе. Я хочу рассмотреть тебя. Мне кажется, я не видел тебя целую вечность... и всю эту вечность я скучал по тебе.
Душа наполняется каким-то чувством лёгкости, и Меркуцио становится почему-то легче улыбаться, хочется вернуться в прежнюю колею. Если в этой вечности компанию ему составит Тибальт хотя бы и через зеркало – он будет только рад.
– И вот я умер, – уже почти естественно улыбается делла Скала и даже немного посмеивается. – Было так обидно умирать не от твоей руки, знаешь ли! Совсем твои сторонники расслабились, плохо ты их в узде держал, – и задаёт вопрос, который ему почему-то так был интересен на данный момент. – А что было потом, после моей смерти? Наверно, все поминали меня хорошими словами, не правда ли?

Стайлз никогда не хитрит, когда говорит о том, что думает. Он легко выдает за несколько секунд пару предложений, в которых может либо, придумать историю, которая почти правда, либо говорит о многом, но всегда уходя от темы. С Лидией это никогда не проходило. Просто все из-за того, что раньше девушка просто не замечала его, даже если Стайлз из кожи вон лез, лишь для того, чтобы сказать пару слов. Это не было обидно, просто Стилински уже давно понимал, что такая девушка, как Лидия Мартин - никогда не увидит в нем парня ее мечты. Все же он не был тем, кто мог кинуться в драку, чтобы защитить честь девушки. Стайлз только мог словесно унизить кого-нибудь, ведь сарказм был всегда его лучшим оружием. Да, и не был он наделен природой мускулатурой, красивым телом и прочими мужскими достоинствами, которые бы вызывали восторг у девушек. Да и зачем? Стайлз себе нравился таким, какие гены он получил от мамы и папы. Он был истинным их ребенком, поэтому не вздыхал по поводу своей внешности. Хотя все же был недоволен тем, что на его хилом теле не могли бы появиться более развитые мускулы.
Лидия была его идеалом, которым Стайлз любовался издалека. Первые попытки заговорить лишь убедили его, что это девушка другая. Стилински видел, как она менялась, ведь они вместе учились, как она становилась старше, прекраснее. Это было похоже на то, как роза раскрывает свои бутоны. И это было прекрасное зрелище, которое заставляло сердце биться быстрее, а Стайлза замирать на одном месте, чтобы полюбоваться. Но все же потом отмирал, чтобы сказать очередную глупость. Все же удержать язык за зубами было трудно.
Я еще Стайлз был из тех, кого считали лузерами, потому что они всегда оставались в проигрыше. Так было на самом деле, пока Скотта не укусил Питер. Тогда то все резко изменилось и Стайлз и не заметил, как сам попал в эту головомойку, где из простого неудачника - он стал умелым напарником, советчиком и тем, кто просто не может не оказаться в гуще событий. Стайлз и раньше впутывался в неприятности лишь потому, что ему не хватало острых ощущений, но теперь все было наоборот. Все изменилось после того, как он, Скотт и Эллисон умерли, чтобы найти Неметон. Стайлз получил в своем сердце тьму, которую невозможно было теперь стереть, потому что она была навсегда. Что ж, ощущения холода, обреченности и чего-то темного теперь накрепко засело в груди. Это неприятно, но Стайлз уже привык. Это не так, как чувствовать сожаление и бесконечно чувствовать себя виноватым. Именно это теперь холодит душу Стиниски, когда он вспоминает про Ногицунэ, смерть Эллисон и Эйдена. Их смерти на его совести, потому что он виноват в этом, впустив в себя темного лиса.
Но время шло, многое стиралось и забывалось, появлялись новые существа, новые враги. Стайлз все еще пытался помочь в меру своих человеческих сил и знал, что жизнь продолжается, а значит нужно идти дальше. И тот факт, что Лидия стала ближе, грело сердце, даже больше, чем бывшие отношения с Малией. Стайлз не мог сказать точно, был ли он влюблен с Тейт или же это просто было притяжение, вызванное одиночество и чувством понимания друг друга. Точного для этого не было объяснения, но Малия поддержала его в трудный для него период, став близким другом в первую очередь, а уж потом тем, с кем можно было разделить постель.
Сейчас же Стайлз просто спешил в лес. Было глупой идеей приглашать Лидию в лес, но тогда в голове Стилински только одна билась мысль, а если пригласить вновь девушку на свидание, то согласиться ли она. Просто у них в отношениях наконец наступила весна, в котором они могли спокойно сидеть рядом, парень мог вглядываться в знакомые и такие любимые черты лица и говорить обо всем, при этом быть обычными близкими друзьями, но ощущать себя иначе. В общем быть влюбленным, но в тоже же время быть приземленным тем фактом, что они все же не пара.
- Пойдешь со мной на свидание. Ну, на свидание, в смысле, я и ты, а еще лес и птички. Возможные птички. Я просто не знаю, кто или что будет вечером сопровождать. Это я к тому, что свидание будет в лесу. Только для нас двоих. - оказалось сказать это было проще простого, а вот ожидать с замиранием сердца оказалось сложнее. Стайлз не получил отказа, но ему дали понять, что это будет обычным пикником. Что ж, даже на такое был согласен парень. Он просто получил еще один шанс для того, чтобы сблизиться и признаться повторно в своих чувствах.
И сжимая теперь руль сильнее, Стайлз давил педаль в пол, стараясь успеть во время приехать. На переднем сидении, рядом с ним, уже лежал плед, пару контейнеров с едой, то что нашлось у двух холостяков в холодильнике, и теплый час в термосе. На лицо Стилински так и выползала глупая улыбка, но парень старался сильно не уплывать в свои мечты, все же он уже не был тем глупым подростом, каким был в начале старшей школы. Теперь он был мужчиной, который успел стать взрослее, многое пережил, но все также остающимся обалдуем.
И как только лес показался, парень скинул скорость и вскоре остановился. Стайлз неуклюже и второпях, вылез из машины, прихватив с собой корзинку с вещами и продуктами. Стилински ринулся в лес, вспоминая о месте, где он и Лидия собирались встретиться. Под ногами шуршали листья и ветер обдувал холодом, Стайлз ежился, коря себя за то, чтобы забыл накинуть на себя куртку. Все же вечером становилось прохладнее, а солнце уже клонилось к закату. Но разве этого могло остановить парня, который мечтал об этом долгие годы. О, нет, только не его.
- Хэй, привет. Ты как раз вовремя. - Стайлз оказался первым на поляне. Он сразу же расстелил плед и вытащил продукты, стараясь расставить все более красиво, но получалось небрежно.
Все же парни не могли делать того, что лучше всего получалось у девушек. Махнув рукой на свою затею, Стилински не сразу замечает Мартин, так как ее шаг не слышен, будто она лань, которая крадется по лесу, пытаясь быть неслышной для хищников. Если бы Стайлз не поднял взгляд, то он бы и не заметил прибытие Лидии. Парень вскакивает со своего места и тут же спешит оказаться рядом с девушкой, желая забрать у нее корзинку. Он широко ей улыбается и хочет сказать море ненужных и нелепых слов, но в последнюю минуту сдерживается, только лишь протягивает руку и предлагает пройти до пледа.
- Давай корзинку, Лидия. И как тебе удается так бесшумно ходить? Какой зверь тебя этому научил? Хотя, возможно, это все из-за того, что ты - банши. - чтобы не молчать, Стайлз выбирает быть самим собой, а поэтому начинает болтать без умолку, желая заполнить тишину. Может сейчас он только Стайлз, который говорит то, что думает и делает то, что хочет.

хочу пост за паркера, а его еще нет. но, друг, если ты читаешь эту заявку и хочешь пост, то дуй в гостевую\лс, я все пришлю покажу.

 

---

Если я уйду, то не навсегда. Ты мне только верь - это я прошу тебя.
Я боюсь сказать, ты - любовь моя. Я вечно буду ждать тебя!

---

[indent] клэри фрей — одна на миллион такая: раздражающая до озноба по коже; до закатывания глаз, до дергающегося кадыка; до нескончаемого желания убраться от неё как можно подальше; просто потому, что с ней рядом - н е в ы н о с и м о.
[indent] клэри фрей — одна на миллион причина, по которой всегда цельная натура алека лайтвуда грозится распасться на сотни мириады осколков микроскопических, что будут застревать в капиллярах, венах да артериях, причиняя мучительную, нескончаемую агонию, сводящую его с ума.
[indent] клэри фрей — одна на миллион секунда его сна, из которого сумеречному охотнику, хотелось бы выбраться, да не можется, ибо быть может, но не хочется: он и сам этого не знает // не хочет знать; он живет разумом, но не сердцем, зачастую... и ошибается быть может не лучше, чем любой примитивный.
[indent] клэри фрей — одна единственная [тут уж не до миллионов], кто вроде бы всегда стоит между ним и джейсом, только почему-то кажется вдруг, что все с точностью да наоборот, потому, что это вейланд стоит между ним: алеком лайтвудом и этой зудящей, раздражающей девицей, которую хочется убить, но еще больше прижать к себе, зарыться руками в рыжих волосах и узнать так ли сладки её губы на вкус, как ему снилось этой {и десятками других} ночью.

[indent] он много чего знает о д о л г е и ответственности. он - старший сын своих родителей, он всегда был тем, на кого всегда возлагались те самые пресловутые - б о л ь ш и е_н а д е ж д ы. он не имеет права на собственное счастье {никогда и не имел! - "мы лайтвуды, мы разбиваем носы и живем с последствиями" - я помню, мама, мне никогда не забыть твоих уроков!} // и он делает то, что от него требуется, запирая собственное нежное нутро, как можно дальше // туда куда никому не добраться // отключает эмоции, без которых проще // которые только мешают. и плевать на то, что в институте никто и не верит в их с лидией внезапную л ю б о в ь. ему нужен институт, ей нужен статус, они друг другу ничего не должны. так будет правильно. так будет верно. а алек старается не думать о магнусе, в чьих глазах боли поселилось немеряно, когда бруклинский маг узнал, что лайтвуд не отступится, что сделает только так // именно так, как от него требует его д о л г. а алек старается не встречаться глазами больше необходимого с клэри фрей, просто потому, что не уверен, что тогда окончательно не сломается // не разобьется полностью так, что не с о б р а т ь уже будет никогда_ни за что.

[indent] он знает, что этого решения его собственного никто и не может понять, сколько бы не пытался. ни джейс, ни иззи. но они оба рядом. потому, что так было всегда. они оба принимают его выбор и готовы вместе с ним разбираться с последствиями и алек мелочно думает о том, что если б не эта вот поддержка, он и не смог бы сделать то, что д о л ж н о. он и не исправляется на самом деле. потому, что есть треклятый магнус, смотрящий так испытывающе в его глаза, не говорящий ни слова, да магу этого и не нужно, и лайтвуд хватается за него, как за спасительную соломинку, бросается к нему, и целует впервые так заполошено и сладко, чтобы после краем взгляда отследить, как фрэй покидает зал, а после и сам институт, и не может... свершив уже одно деяние эгоистичное, отказаться и от второго тоже. снежный ком завсегда становится лавиной, и алек буквально слышит гул в ушах собственных, который заставляет его отпрянуть от мага, как можно дальше, виновато коснуться его щеки пальцами своими длинными и отвести взгляд, уперев его в хлопнувшие за клэри двери, сжимая руки в кулаки.

[indent] - мне нужно идти, - шепчет он, убирая руки с лацканов пиджака бейна, хотя бы себе прямо сейчас чтобы признаться, что должен был сминать в том поцелуе требовательном совсем другие губы рыжей невыносимой, что сбежала от него прочь в мглу ночную. - мне правда нужно идти, - загнанно, испуганно. и магнус вовсе не заслуживает всего этого дерьма, уж точно не заслуживает, но и оставаться прямо здесь и сейчас, с ним, когда она где-то там, в огромном этом городе он тоже не в силах. - мне очень жаль. прости меня, если сможешь, я не должен был так делать, - алек касается губами щеки магнуса, и не позволяет себе смотреть на парабатая {который едва ли сможет его простить или понять; не в этот раз так уж точно!}, что стоит позади него, уверенный в том, что он - алек счастье свое в руках бруклинского мага обрести способен {что ж так отчаянно и сам алек никогда еще не ошибался // не то, что все остальные, что думают, что он свершает в глазах сумеречных охотников ужасный мезальянс, и чтоб они сказали, если бы это клэри стояла на месте магнуса, что если бы она сделала это // но фэрдчайл предпочла сбежать, а лайтвуд не может не бежать следом}. не может взглянуть и на младшую сестру, которая наверняка горда им, тем, что он боролся за себя и свои чувства к магнусу {и их наличие вовсе свести на нет никак не получается, если уж честно, просто те другие // не прошенные и не званные прямо сейчас куда сильнее и влекут за собою на улицы темные, туда, куда сбежала одна невозможная и раздражающая особа, которой едва ли с ним будет х о р о ш о!}. сбегает оставляя после себя слишком много вопросов, и ни единого ответа. все так же облаченный в смокинг собственный свадебный. сбегает за той, которая принесла в его жизнь лишь череду разладов.

[indent] он находит её // не может не найти. словно связанный с ней узами теми, что определению нормальному // естественному не подлежат и не смогут никогда. и сумеречный охотник известным всем и вся своей выдержкой, впервые в жизни действительно по-настоящему боится. не смерти от  рук [щупалец или чего либо еще] демона // не предательства со стороны джейса [который может выбрать не лайтвудов; это до сих пор пугает алека и спать ночами не дает; вдруг его брат, его лучший друг, его парабатай от него отвернется] // и уж точно не неодобрения со стороны родителей [эта чаша ими с изабеллой уже испита годами до дна]. нет, алека лайтвуда сейчас терзает совсем другой страх: он боится, что вдохнув её аромат, он потеряет те последние остатки самоконтроля, которые у него есть, когда она не рядом. но клэри фрей не даст спуску алеку лайтвуду. только не она и только не ему.  ему бы нужно было вернуться в институт, не начинать то, что по определению не может закончиться чем-то правильным, уколоть её в очередной раз издевкой. потому, что правда жизни такова: она не для него // он не для неё. да и вообще, у него есть магнус [они ведь теперь вроде как встречаются, разве нет?!]. но, стоит признать: алек лайтвуд слаб по части клэри фрей. потому, что он знает, что будет дальше. и это вовсе не то, что от него могут ожидать все те, кто его знают. все, кроме клэри фрей. и правда в том, что он уже не принадлежит ни себе, ни магнуса, ни джейсу. и это одновременно худшее и лучшее, что может случится с таким, как алек лайтвуд. потому, что он знает: она не уйдет // он не сможет отвернуться. она с ним может себе позволить быть сильной. и это тоже пугает. она его пугает. до нервной дрожи // до паники // до озноба. его пугает маленькая девочка с глазами зелеными, подобными огромным изумрудам на любимой колье его матери. его пугает эта девочка, потому, что в отличие от него самого: она-то уж точно знает зачем она здесь.

[indent] - я не знаю, что я здесь делаю, - признается честно, не притрагиваясь даже, и не пытаясь это расстояние в два шага между ними сократить до минимума. а после добавляет жестко, потому, что молчать больше не в силах. - ты могла бы сказать мне, знаешь, - криво улыбается. они оба сейчас явно не вписываются в эту темную подворотню: она в своем струящемся до пола платье невероятном, что подчеркивает рыжину её волос, да он в своем белом пиджаке. да и куда они вдвоем вообще могли бы вписаться?! как будто это что-то изменило бы? но признайся, да - и з м е н и л о бы всё!

  [indent] "эмоции только мешают" — помнишь сам ей это твердил без устали, когда начал тренировать "маленькую девочку", раз за разом поражаясь тому, с какой легкостью она умудряется адаптироваться к твоему миру, хоть её для тебя всегда оставался чужим. но твои собственные слишком восприимчивы сейчас, не так ли, александр лайтвуд, когда она так близко, что по крупице // по одной тонкой ниточке вытягивает все их из тебя просто только тем фактом, что остается рядом // не уходит, не плачет // просто смотрит на тебя так, что видит, кажется всего насквозь словно обладая рентгеновским зрением, препарируя тем временем не столь тело, сколь твою и без того истерзанную ею же самой душу. и тебе так хочется снова прокричать, чтобы оставила тебя в покое [дала тебе возможность снова стать тем самым алеком лайтвудом, которым ты был до вашей первой встречи, мучимый собственной любовью к парабатаю, которая теперь отчего-то кажется лишь бредовым вымыслом и не более того]. хочется сказать о том, что ты не просил этого // что у тебя все должно было бы быть иначе: в любом случае твоя жизнь была бы куда проще и легче [может просто не лучше], если бы её не было в твоей жизни. если бы не стояла, как прежде напротив, смеряя тебя своим болезненным этим взглядом, который открывает тебе куда больше, чем ты позволить себе можешь принять. почему ты не можешь уйти, охотник сумеречный? почему, лайтвуд? почему она срывает на живую с тебя кусок за куском остатки твоего самообладания? почему она [одна единственная на всем белом свете], кто может выжигать на твоей коже взглядом лишь простым ожоги не стираемые и не излечимые. тебе бы впору хоть бы зажмуриться, но ты не отказываешь себе в слабости // сладости просто видеть украдкой, как мерцают её зеленые глаза в отсветах ночных фонарей. ты слишком слаб с ней. с кем угодно можешь быть сильным, но не с ней. не получается, ведь так, александр? у тебя не получается снова затиснуть себя в кокон степенного // взрослого и разумного сумеречного охотника. не тогда, когда она так близко.

[indent] просто протяни руку и коснешься: представь себе на секунду хоть каков на ощупь этот бархат алебастровой кожи под твоими пальцами. просто шагни вперед и она окажется в твоих руках. она будет в твоих объятиях. и вот именно это-то и пугает тебя. твои чувства зашкаливающие // эмоции твои не поддающиеся логическому никакому объяснению. с ней ты сам себя снова и снова теряешь и не имеешь никакого понятия, как обрести вновь. потому, что она моргенштерн. потому, что она запретна для тебя. потому, что она совсем не такая. она — пришлая, примитивная, маленькая девочка. у тебя наготове есть десятки таких вот описаний, которыми ты готов её оплести, но не в силах. не сегодня. ни когда есть только вы и ночной нью-йорк, который готов сохранить любую вашу тайну за семью нерушимыми печатями. потому, что как бы там ни было: она нашла тебя. единственная нашла. и она не ушла. все еще здесь. все еще смотрит на тебя и на ресницах этих длинных мерцают невыплаканные слезы [тебе бы пальцами своими точенными длинными их коснуться, что ощутить тактильно их мягкость и смахнуть влагу эту, которой лишь ты один виной]. и ты не можешь этого вновь произнести, тебе отказывает твое же собственное тело: ты не способен от неё прямо сейчас здесь и сейчас отказаться. хочешь ли вообще этого, лайтвуд? хочешь ли всю жизнь прожить свою без неё? и какой будет та жизнь? просто закрой глаза, алек и представь: у тебя ведь будет тогда твой бруклинский маг, который вполне может оказаться способным на то, чтобы сделать тебя "почти что" счастливым. у тебя будет другая совсем жизнь, в которой ты с ней случайно [намного реже, чем следовало бы] будешь сталкиваться в коридорах университета, чтобы просто поздороваться. ты будешь жить, "почти" как следует. почти // почти // почти... но никогда не так, как мог бы, если бы только себе позволил чуть больше сегодня. отпустить бы себя самого на волю вольную: разрешить бы себе: чувствовать, жить на полную, не просто, как охотнику, а как простому молодому парню, жаль ты не простой, и не обычный. у тебя никогда не было такой возможности и сейчас ты, как и прежде цепляешься ногтями отчаянно за свое прошлое // за алека лайтвуда, которым был до знакомства с ней. — почему я не могу отпустить тебя, фрей? — чрезмерно резко срывается с губ твоих ответ этот скользящий, чтобы ударить по ней и срикошетить по тебе самому. лжешь, когда ты научился так искренне лгать, алек? когда ты стал настолько нестабильным в эмоциональном плане? можешь дать ответ и сам себе его даешь: она научила тебя жить чувствами своими, не отрицая их наличие. и эти самые чувства сейчас слишком сильны, они  завладевают всем тобой и ты не в силах более с ними бороться. не можешь этого сделать, как бы не рвался прочь, знаешь, что останешься здесь: с ней.